Представляю вашему вниманию саму легенду, вокруг которой выстраивается сюжет романа "Сказание о проклятой обители". Заходите в мой мир - я всем рад!
В год 940 от воплощения Девы-Матери Предвечный Свет одарил
Верхние земли добрым наставником, в мудрости своей ниспослав Эйвинда, многожды
приумножившего славу Королевства. Не только сердце мира осветилось Божественной
милостью – не забыл Он и про земли окраинные: на далеких островах в тот год
юный маг Овейн Белый сокрушил посланца Предвечной Тьмы – некроманта Хафсгрима, насылавшего
чуму на добрых людей. Но не ценили бы мы дел благих, кабы не уравновешивались
они делами дурными, богопротивными.
В тот же год по воле одной высокородной дамы и с
соизволения Верховного жреца северных земель Адаона Старого, в окрестностях
Унторфа была основана женская обитель. Даму ту звали Бруна Доргмундская, и
постигло ее великое горе – потеряла она в одночасье двоих сыновей и мужа,
сложивших головы в битве близ Ург-Адерна, примкнув к темной деве-воительнице,
дочери Хафсгрима Вещего, ведьме Унгерд. Жаждавшая мести колдунья совратила
слабые души, собрала армию полуорков, жителей окраинных земель, мятежных
баронов и направилась на Ансгахалл. Король Анлауд I разгромил ее и обратил в
бегство. Унгерд скрылась в мрачных тенях Гунгардского леса, но сообщники ее
пали.
Замаливая грехи супруга и детей, все, что имела, пустила
Бруна Доргмундская на дело богоугодное. Желание бежать из родных мест, где
довелось познать семейные радости, привело несчастную вдову в суровый Нордмарк.
Так объяснила она свое решение патриарху Адаону Старому основать обитель в
уголке столь удаленном и глухом. Впрочем, болотистые леса Нордмарка не редко
становились убежищем для стремившихся к уединению. Потому и не удивился Адаон
выбору почтенной дамы. Увы, слишком много понадобилось времени, дабы понять –
разум ее помутился, а душа стала прибежищем темных страстей.
В те годы было в сердце болот древнее капище, невесть
какому народу принадлежавшее. Могли его поставить и гоблины, и оборотившиеся ко
злу дикие эльфы-отступники, а могло оно принадлежать одному из племен Древних,
давным-давно растворившимся в непролазных чащобах. Только из поколения в
поколение передавали местные жители страшные рассказы о человеческих жертвах,
что приносились неизвестному жестокому богу. Потому земля в тех местах
пропитана кровью, а в ночной тиши до сих пор слышаться женские крики.
Владыка Тайных дел тогда ясно указал всем служителям Света,
а Великому жрецу северных земель в особенности, чтобы старые капища освещались
и строились здесь храмы и обители Предвечного Света и Девы-Матери, дабы местные
жители по привычке сюда ходили и так к истинной вере приобщались. Сила
привычки, как известно, великая вещь! Поговаривают, Адаон даже обрадовался,
узнав, что Бруна Доргмундская вознамерилась строиться на этом самом месте. Вот
только одна беда – Владыка в своем указании имел в виду капища Хозяйки Леса, а
вовсе не никому неведомых демонов.
Привела она в Унторф с собой четырех девушек. Никто ничего
о них не знал, да и не стремился узнать. Горожане, преодолев все страхи,
помогли отстроить обитель на месте болотного городища. Строили, а сами украдкой
плевались да возносили хвалу Деве-Матери. Только с высокородной дамой в споры
никто вступать не хотел – взгляд у нее был ледяной, змеиный, словно удав на тебя
смотрит.
Впрочем, не на всех она так смотрела. Бывало, подойдет к
юной девице, заговорит с ней, а из глаз словно небесная благодать изливается. В
такие мгновения чудилось людям, будто разгорается в ней внутренний пресветлый
огонь, согревая все кругом невиданным сладостным теплом.
И пол года не прошло, как одна за другой пришли в болотную
обитель еще шесть девиц из местных, и так стало их общим числом десять
монахинь, а одиннадцатой была она сама, мать-настоятельница Бруна Доргмундская.
И потекла за деревянными стенами жизнь тихая и неприметная.
Месяцами могли не показываться монахини людям. В Унторфе
лишь удивлялись такому затворничеству. Кто поумней, тот, после очередной доброй
кружки эля в корчме, задавался вопросом, а чем питаются пресветлые девы? Ведь никто
не видел, чтобы возделывали они землю, и на местном рынке их не встречали. Да и
что можно вырастить в сердце болот? Но всегда в таких случаях находился кто-то
вроде бы видевший, как собирают монахини болотную ягоду. «Это ж сколько такой
ягоды собрать надо, чтобы сытым быть?!» – спрашивал неуемный умник. А
какой-нибудь остряк тогда отвечал: «да они болотными жабами питаются – уж этой
живности там предостаточно!». Прокопченные стены корчмы сотрясались грубым
хохотом, на том разговор и прекращался. У людей всегда своих забот хватает и
нечего забивать себе голову пустыми мыслями. Тем более, что годы тогда
неурожайные пошли, голодные.
Иногда видели, как монахини подходили к хуторам. Вот только
никогда не просились они войти в дом, да и вообще в разговоры не вступали.
Стояли и, не мигая, смотрели на людей. А те чувствовали, как стынет кровь в
жилах, а в голове удушливым дурманом разливается протяжный колокольный звон.
Когда приходили в себя, то никого рядом не было, и не понятно – то ли
привиделись им монахини, то ли в правду рядом стояли.
После уж никто не мог вспомнить, когда все началось и в
какой семье впервые приключилось это горе – стали пропадать дети. Маленькие
девочки, едва вступившие в отроческий возраст. Иногда очередная несчастная
мать, уставшая от рыданий и бесплодных поисков по лесам и болотам, начинала
припоминать, будто бы приходила к ней монахиня с глазами светлыми, лучившимся
небесной благодатью. И говорила она ласковые слова, что ее дочери на роду
написано стать служительницей Девы-Матери, а в этом мире ждет ее лишь злоба да
нищета. И вроде бы девочка с той монахиней и ушла. Женщины в воспоминаниях
путались, и ни одна не могла отделить реальность от лживых снов.
Точно такую историю услышал от своей жены молодой мельник,
когда вернулся домой и не обнаружил дочь. Он и забил тревогу, резонно рассудив,
что даже с горя один и тот же сон женщинам сниться не может. Собрались жители
Унторфа, и направились к обители, а подойдя, потребовали отворить ворота.
Монахини справедливо отвечали, что не могут пустить мужчин в женский монастырь.
Тогда женщины Унторфа и окрестных хуторов попросили открыть ворота им, дабы
удостовериться, что в обители нет их пропавших дочерей. Ответом стало тягостное
молчание.
Люди потеряли терпение, снесли ворота, которые когда–то
сами и установили, ворвались в монастырь, и остолбенели от открывшейся картины:
белые кости усеивали двор, тучи мух роились над гнилыми кусками мяса, а на
врытые в землю колья нанизаны были головы пропавших девочек. Но что поразило
более всего и заставило нескольких женщин лишиться чувств, а прочих поседеть –
головы казались живыми! Дочери с высоких кольев смотрели на своих родителей и
широко улыбались, а глаза сияли теплым небесным светом. Не сразу поняли
горожане, что улыбки те – результат глумливой работы острого ножа,
располосовавшего детские лица, а сияют то не глаза, а вставленные в глазницы
кусочки янтаря.
Скорым был суд обезумевшей толпы – и не нашлось бы в целом
мире силы, способной сдержать дикую ярость – монахинь тут же живьем нанизали на
те самые колья, хотя и приходились они кое–кому из Унторфа родственницами.
Шестерым во главе с настоятельницей чудом удалось бежать на болота.
Оглашая топь звериными воплями, толпа погналась за ними. Не
долгой была погоня: расступились черные воды и вновь сомкнулись, железными
клещами сжав ноги кровавых монахинь. Видели люди, как стремительно затягивала
их гнилая трясина, слышали жалостливые стоны. И когда подобралась вонючая
болотная жижа к самой груди настоятельницы, оборотила Бруна Доргмундская белое,
перекошенное злобой, лицо в сторону преследователей, и прокричала: «Знайте, что
не покинем мы этих мест! Навек наши души останутся здесь. Тот, кто отыщет
дорогу к обители, обратится слугой нашим, а вы, сколько стоять будет город
Унторф, станете отдавать нам своих дочерей! Я, Унгерд, дочь Хафсгрима Вещего,
проклинаю вас!». Только в этот миг осознали люди, с кем имели дело. И словно
сама тьма вырвалась из разверстого рта ведьмы. Заклубилось черное облако,
стремительно возносясь к серому небу, где и растаяло. Трясина поглотила тело
той, что скрывалась под именем Бруны Доргмундской, а над болотами еще долго
разносился злобный хохот.
Но чего не знали испуганные хуторяне, но о чем догадывались
служители Предвечного Света, – в тот час на один из пяти костяных престолов в
Лабиринте воссела та, что при жизни звалась Унгерд, а теперь стала Дочерью
Кровавой Скорби – одной из пяти Дочерей Тьмы. Тьма вознаградила ее за верность
вечной жизнью и вечной смертью, чтобы вскоре вернуть на землю, дав новую плоть
и новые силы.
Лишь отпустила ярость сердца, задумались люди о последних
словах настоятельницы: что значит «тот, кто отыщет дорогу»? Дорога к обители
была известна всем местным жителям от мала до велика. Решили тогда монастырь
сжечь – верили, что огонь очистит землю от страшного проклятья.
Каково же было удивление, когда, проплутав на болоте до
глубокой ночи, не смогли уставшие горожане и хуторяне отыскать прибежище
безумных людоедок. Как не смогли этого сделать ни на следующий день, ни через
неделю. Многие месяцы мужчины из города и окрестных хуторов отправлялись на
поиски проклятого места, но так никому и не удалось найти к нему дорогу. Чем
больше проходило времени, тем меньше находилось желающих принимать участие в
бесплодных поисках – обитель словно растворилась в ядовитых туманах болот. И
наступил день, когда в самом упрямом и отчаянном угас огонь ярости, питавший
жажду мести.
Многие слышали заунывный колокольный звон, доносившийся из
сердца черной топи, а те кто отваживался зайти в глубь болот, – встречались и
такие безумцы, – говорили, будто сквозь туман могли разобрать слова молитвы.
Только молитва та читалась наоборот.
https://ridero.ru/books/skazanie_o_proklyatoi_obiteli/
https://www.litres.ru/valentin-vays/skazanie-o-proklyatoy-obiteli/
https://www.amazon.com/dp/B01KKBWD0I
http://www.ozon.ru/context/detail/id/137690372/